Летом прошлого года, когда Москву поджаривал и душил на редкость настырный антициклон, один приятель с Мамбы пригласил меня в Вологодскую область. Не знаю, как вам, а мне везёт на интернет-френдов: практически все, с кем я познакомился в Сети, меня кормят, развлекают и приглашают на разные мероприятия (поймите правильно: я никогда на это не напрашиваюсь, но, видимо, таков Закон Халявы — когда ты её не ищешь и не интересуешься ей, она к тебе так и клеится. А вот когда ты бегаешь за ней по пятам и кричишь: "Халява, ну хоть взгляни на меня! Я твой преданный поклонник!" — она и носом в твою сторону не поведёт. Недаром халява — женского рода. Женщина, истинная женщина. Кокетка. Порой даже кокотка).
Простите, отвлёкся.
Так вот, он пригласил меня в Вологодскую область. На охотничью базу "Ёлочка". Почему на охотничью базу? А я и сам не знал, почему. Мой единственный охотничий трофей за всю жизнь — портрет Гитлера, который я расстрелял пару лет назад на военной кафедре из мелкашки. Просто так хотелось вырваться из удушенной смогом столицы, что я бы и в Антарктиду поехал. И в конце концов, почему бы не поучиться охоте? Отличная мужская забава.
Кстати скажу два слова по поводу провинциальных дорог. От Вологды до базы ехали мы долго, часа три, и во время поездки сбылась моя мечта. Я давно мечтал побывать в эпицентре маленького землетрясения. Почувствовать, каково это. Должен сказать, что первые пять минут — особенно если вы не догадались плотно покушать — это довольно весело. Вас трясёт, вы подпрыгиваете и изображаете телом элементы шаманского танца. Потом это прискучило, а ещё чуть погодя водитель вдруг мрачно объявил:
— В дурное место вы собрались, москвичи. Оттуда обратной дороги нет.
— Как нет? Кто вам это сказал?
— Подвеска моей машины.
До базы мы, тем не менее, доехали. В первый же вечер приятель поинтересовался, не хочу ли я поохотиться на медведя. На медведя? Я? Я смелый человек, но зачем же лезть на рожон? Я честно, от всей души ему ответил:
— Нет, не хочу.
Приятель развёл руками и предложил дождаться местную знаменитость, чингачгука вологодского разлива — дядю Матвея. Он, мол, меня уговорит.
Я сел в баре и стал дожидаться чингачгука. Спустя пару часов, когда выпитый кофе уже стал булькать у меня в районе горла, в бар вошёл человек — мордатый, огромный, но довольно добродушной наружности. Зюганова в парике представляете? Именно таков был с виду дядя Матвей, известный в тех краях охотник, медвежатник и тонкий ценитель природы. Судя по тому, как метко он стрелял сигареты и выбирал жертву, у которой можно угоститься табачком, охота была для него детской забавой. Закурив одну сигарету и сунув две про запас в нагрудный карман, он оглядел бар и вдруг наткнулся на незнакомую физиономию. Незнакомой физиономией был я. Дядя Матвей подошёл на расстояние шага и секунд пять меня рассматривал. На мне были модняцкие шорты, ярко-зелёная футболка от Кельвина Кляйна и розовая бандана.
— Не куришь! — заключил дядя Матвей.
— Не курю.
Он протянул мне свою мохнатую лапу и так мы познакомились.
Тем вечером дядя Матвей рассказал мне несколько баек из своей жизни, из которых я вынес две истины: 1) русская смекалка неистребима и 2) любовь к природе без взаимности невозможна. Вот послушайте.
Пятнадцать лет назад, когда на Вологодщине не платил зарплату даже ликероводочный завод, дядя Матвей схватил за хвост птицу удачи. Он тогда работал лесником в вологодском заповеднике, и как-то раз в заповедник наведались французские экологи. Экологам был нужен грамотный в биологии человек, знающий лес, для составления отчётов о состоянии местной фауны. За такую работу французы предложили дяде Матвею 200 долларов в месяц — гонорар для тех лет значительный, а уж для провинции и подавно.
Дядя Матвей рьяно взялся за работу, и в течение трёх лет каждый месяц исправно отправлял экологам подробные, многословные отчёты. Он писал про падёж белок и норок, про вымирание пчёл и расплодившихся ос, про бешеную лису, покусавшую двух кошек, и высыхание ёлок из-за нашествия жука-короеда... В действительности в заповеднике ничего этого не происходило — потому что в здоровом лесу такие вещи вообще происходят не каждый год — зато экологи были в предсказуемом экстазе и просили подробностей. А уж какие конспирологические теории они, верно, выдумывали в своих кабинетах на основе этих данных — это даже трудно вообразить. (К сожалению, через три года сказка закончилась — дядя Матвей в своих отчётах дал лишку и уж совсем заврался, рассказав про гибель популяции выхухолей. В результате на Вологодщину пожаловала целая делегация французов, жаждущих понять, что, наконец, за чертовщина и конец света творятся в отдельно взятом заповеднике).
Однако до этой оплошности дядя Матвей жил, можно сказать, припеваючи. К тому же, как всякий русский, он старался подзаработать — регулярно охотился в лесу на зайцев, которых потом отчасти ел, отчасти продавал. И вот однажды, зимой, в лютый мороз дядя Матвей отправился в лес на лыжах — проверить капканы, поставленные накануне на зайцев. В стужу можно не опасаться, что мясо испортится, но, к сожалению, до тушек могут добраться лисы, совы и волки, поэтому манкировать походом в лес дядя Матвей не мог.
В лес дядя Матвей зашёл очень далеко — километраж он мне не сообщил, но, думаю, вёрст пятнадцать там набежало, поскольку вышел он засветло, а, когда добрался до самого дальнего капкана, дело было уже к обеду. Прежде чем повернуть обратно, дядя Матвей решил, что имеет право на законный перекур, перекус и отдых — тем более что в сумку набралось немало зайцев, и она сильно потяжелела. Решено — сделано. Для пущего удобства дядя Матвей снял лыжи и стал разводить костерок, чтобы поджарить тушёнки и согреться: всё-таки стоял сильный мороз. Но вот незадача — пока дядя Матвей раздувал огонь, пара его лыж начала медленно, но верно уползать от него всё дальше и дальше — поляна была расположена под уклоном. И лыжи ползли, ползли до тех пор, пока не доползли до края обрыва, откуда благополучно и сверзились.
Дядя Матвей обнаружил пропажу, только когда услышал звук падения своих ходильных принадлежностей. Утопая по пояс в снегу, он добрался до обрыва и глянул вниз — лыжи улетели в какую-то пропасть, вдобавок поросшую низкорослым ельником. Для того, чтобы добраться вниз, не свернув себе шею, нужно было быть по крайней мере кошкой, и притом очень гуттаперчевой.
Итак, лыжи пропали. Вы представляете, что такое остаться без лыж в лесу, зимой, в минус двадцать пять, имея под ногами толстую подушку снега и пятнадцать километров от ближайшего жилья? Может быть, это и не так страшно, если у вас на ногах валенки или унты, но у дяди Матвея были на ногах лёгкие лыжные ботинки. А промокшие в минус двадцать пять ноги, помноженные на черепашью скорость вашего передвижения по глубокому снегу, заставляют вспомнить о подвигах Каппеля и Маресьева и их отрезанных из-за гангрены ногах. Тем более что медицинской помощи в заповеднике отродясь не бывало.
Дядя Матвей, тем не менее, не поддался панике. Первым делом он доел тушёнку, потом плотно заправил штаны в ботинки и крепко обвязал шнурками — в надежде, что ноги промокнут и окоченеют не сразу. Надежда не оправдалась — уже после трёхсот метров прогулки по снежным завалам дядя Матвей совершенно выбился из сил, а ноги вымокли и промёрзли до костей.
И вот когда дяде Матвею пригодилось то, что всегда называли русской смекалкой. Вернувшись к затухшему костру, он снова его развёл, достал из сумки двух зайцев и длинный острый нож, и принялся их потрошить. Мясо и потроха полетели в кусты — на радость лисам и совам, а дядя Матвей, тщательно вычистив шкурки, повесил их на просушку над костром, следя, чтобы огонь не подпалил меха. Затем он просушил ноги и ботинки, и через час, когда заячьи шкурки совершенно просохли, снял их и стал аккуратно прошивать. Вскоре получились замечательные меховые носки — тёплые, непромокаемые, с шикарным начёсом. К утру следующего дня дядя Матвей добрался в них до дома — и, хотя идти было "зверски тяжело", сумку с добычей он по пути не бросил.
